Судьбы людские

МАТЬ

(быль)

У Максима Чекунова приближался отпуск. Как у работника железной дороги билет в любую точку страны у него был бесплатный. Куда поехать отдохнуть?

Вечером решил посоветоваться с матерью. Она ему и говорит:

– Сынок, я как в 18-м году семнадцатилетней девчонкой уехала в Сибирь, так с тех пор ни разу не была у себя на родине, в деревне Неклюдово, что в бывшей Симбирской губернии. Война, потом дети пошли один за другим. А хотелось бы в конце жизни родные места посмотреть.

Максим долго не думал: пока холостой, можно выписать проездной билет на мать. А то кто знает, как дальше жизнь сложится…

Получил отпускные, заготовили на дорогу продукты, купили родным подарки, да и тронулись в путь-дорогу. Поездом, с пересадкой в Казани, добрались до Саранска. Оттуда еще более 40 километров по холмам на тракторе, который вез комбикорм со станции. Доехали до татарской деревни, от которой до Неклюдово еще километра четыре. Максим предложил пройти по деревне, может, кто подвезет.

– Да ты что, сынок, – покачала головой мать, – это же татары, мы с ними всегда враждовали.

– Так это когда было, еще в дореволюционные времена!

И действительно, только зашли в деревню, едет парень на одноконных легких санях с плетеным кузовом. Максим остановил седока, поговорил, оказалось, парню как раз в Неклюдово, он там завклубом работает.

Остановились у дяди Васи – двоюродного брата матери. При встрече много было объятий, поцелуев и слез – как-никак не виделись без малого 45 лет.

Была суббота перед масленичной неделей, и в избе шли приготовления к празднику: дядя Вася хлопотал у самогонного аппарата, тетя Аня пекла блины и готовила холодец. Широкий под натопленной русской печи был устлан соломой и полит водой, оттуда через заслонку пробивался пар. Хозяева по очереди забирались в печь париться, а потом бежали в баню обмываться. Предложили попариться и гостям, но Максим с матерью вежливо отказались.

К вечеру дом заполнился односельчанами. Каждый хотел повидаться со старой знакомой, приглашал приезжих к себе. К Максиму подсел Сашка, шустрый парень, живший с семьей напротив, тоже какой-то дальний родственник по линии тетки Марфы, и охотно стал посвящать гостя в местные обычаи.

– Живем по старинке. Имеются клуб, церковь. Отмечаем церковные праздники. Во время масленицы в колхозе работают только доярки да скотники. За три-четыре дня праздничной недели мужики свой самогон прикончат, так женщины из мордовской деревни через речку прямо на коромыслах сивуху ведрами несут на продажу. Но ЧП случаются редко. Как однажды участковый собрал на сход мужиков, порешили отношения друг с другом выяснять только на кулаках, никаких предметов не использовать, так этого правила все и придерживаются.

Назавтра Максим с матерью решили пройтись по деревне. Мать вглядывалась, узнавая и не узнавая дома, улочки. Из одного двора вышел пожилой мужчина, направился к ним.

– Здравствуй, Анисья. Прощения я у тебя хочу попросить. Свое по закону я получил…

Мать побледнела, недослушав, молчком повернулась, заторопилась домой.

– Мам, кто это был? – спросил Максим. Но мать, чем-то расстроенная, не ответила. – Вроде я этого дядьку где-то видел, – пытался напрячь он память.

– А чего это от вас Дезертир хотел? – вынырнул из своих ворот им навстречу Сашка.

– Дезертир?

– Ну да, это после войны так дядьку Антона прозвали.

И тут Максим вспомнил: было лето военного 42-го. Рано утром к ним в дом постучался весь перебинтованный незнакомец. Мать узнала его: земляк. Впустила в дом, покормила, торопясь на работу, дала ему старенькое одеяло, сказав, что в сарае на сене он может отдохнуть. Он пробыл у них несколько дней. Мать строго-настрого велела ребятишкам в сарай не бегать, мол, дядька Антон тяжело ранен, не надо ему надоедать. А потом он исчез…

Вечерами мать ходила по гостям, стараясь успеть побывать у всех родственников и бывших подружек, а Максим – в клуб. Как-то к нему подошел парень, представился сыном дядьки Антона и от имени отца пригласил его с матерью к ним в гости. Максим приглашение в тот же вечер передал. Но мать его категорически отвергла.

– Приедем домой, сынок, я тебе все объясню.

Масленица в деревне шла своим чередом. Дети катались с горок на санках, на досках. Резвились и взрослые. В последний день праздника – прощеное воскресенье – вся молодежь, да и не только, собралась у клуба, разожгли большой костер, к которому приволокли соломенное чучело Масленицы. Тут же появились мясо, самодельные шампуры, мужики готовили что-то похожее на шашлыки. Кто в течение года не ладил друг с другом, здесь же объяснялись, просили друг у друга прощения, целовались троекратно. Для Максима все было чудно: люди уже в космос летают, а здесь, в центре России, патриархальная жизнь течет.

Дядька Антон разыскал мать и снова подступил к ней:

– Прости меня, Анисья, за все, что случилось…

Но мать, словно все внутри у нее окаменело, так ничего ему и не ответила.

В понедельник Максим с матерью собирались в дорогу. Проводить их пришли все односельчане. До татарской деревни подвезли на лошадях, оттуда на тракторе в больших санях тронулись на станцию. Попутчики – четыре мужика, везшие в Казань продавать мясо, тут же, на мешках, затеяли игру в карты. День был погожий, солнечный. И вдруг около двух часов пополудни стало темнеть, на солнце медленно наползал черный диск, и вскоре оно полностью закрылось. Татары быстро убрали карты и стали молиться. Из деревушки, притулившейся у дороги, слышался надсадный лай собак и тревожное мычание.

– Сын, мы с тобой какую-то беду в деревне оставили, – тихонько произнесла мать. По старому поверью, если затмение солнца застает людей в пути, то беда приходит туда, откуда выехали гости.

Вскоре после того, как приехали домой, в Исилькуль, мать получила письмо из деревни. В нем сообщалось, что сразу же после их отъезда из Неклюдово, Антон-Дезертир покончил с собой.

И тогда мать рассказала Максиму, что когда он появился у них в доме во время войны, сказал, что ранен на фронте, что получил отпуск. Но постоянно был настороже, с опаской то и дело поглядывал в окна.

– Я стала догадываться, что дело здесь нечисто. Говорю ему: «Антон, уходи, не позорь меня и мою семью. У меня муж и два сына на фронте, причем младший в 17 лет ушел добровольцем». Он сначала пообещал, а потом пригрозил: «Донесешь, порешу всех твоих щенков!». Представляешь, чего я натерпелась, когда каждый день уходила на работу, оставляя вас в заложниках у дезертира?! Сколько потом, когда он ушел, со страхом прислушивалась к каждому стуку на улице, к каждому шороху.

Религиозная женщина, отзывчивая на чужое горе, она многое прощала людям. Когда в войну ее с кучей детей обворовали, утащили почти все продукты, и она узнала, кто вор, – не сообщила в милицию, решила: «Бог ему судья, видать, совсем голод разума лишил». Когда парень, освободившийся из местной колонии, попросился временно пожить, она не брала с него ничего, кормила, как своих детей, а он сбежал, прихватив награды и документы покойного мужа, – со временем забыла обиду. А вот дядьку Антона простить не смогла. Сообщение в письме она восприняла как неизбежный конец трагедии дезертира.

Р.S.: Прочитав эту историю, поймет ли современный читатель действия матери, горячо любившей свою Родину, свою семью, презиравшей трусов и предателей, проведшей всю свою сознательную жизнь в непосильном труде, родившей и воспитавшей десятерых детей, глубоко верующей женщины, которая пошла против призыва Всевышнего к всепрощению?

Р.Р.S.: В повествовании изменены только некоторые имена.

Н. СКЛЯР.