Рядом с нами

Чем дело трудней, тем победа важней

– Полина Михайловна Масальская никогда не пыталась сформулировать свое жизненное кредо подобной звучной фразой,

но все ее поступки и помыслы, похоже, были подчинены этому принципу.

О своей жизни труженица тыла, ветеран труда, мать троих детей рассказывает со множеством деталей, врезавшимися в память, как будто это было вчера, порой иронизируя, а порой вытирая слезы. И как жаль, что на весь рассказ в газете не хватит места. Хотя и отрывочные фрагменты дают представление и об ушедшей эпохе, и о невероятной внутренней силе этой хрупкой, красивой женщины.

– Родилась я в Пензенской области, но там был неурожай, и все наши родственники переехали в Сибирь, когда мне два годика было. Жили в Кудряевке. Школа была только начальная, учиться пришлось всего 4 года. Нас у мамы было шестеро, а папка умер рано, в 1934-м году. С 12 лет помогала сестре дома по хозяйству, а с 14 забрали в поле «на табор». Тут уже война началась, ребят, взрослых, всех здоровых подобрали, скотину хорошую забрали для фронта, остались клячи, старые и малые. Первая работа в поле – старики сеяли вручную зерно, а мы, ребятишки, им калевочку протаптывали – дорожку, до которой зерно долетает. Потом меня взяли кухарить в бригаде, сначала с женой председателя, но ее вскоре бухгалтером в контору забрали (она грамотная была, с семью классами), и я одна весь сезон сенокоса и уборочной варила для всех.

Осенью в поле или пашем, или скирдуем, или какие-то еще работы, а на ночь на два-три часа нас просили выйти на подработку зерна. Это сейчас комбайнами с транспортером подрабатывают, а тогда клейтонку вдвоем крутим, а третий насыпает зерно в ковш. Клейтонка – это большая, в обхват, шестерня, ее размахнуть надо, а напарница у меня была немножко ленивая, плохо помогала, у меня все время плечи болели.

Зерно нужно вовремя отправить «в государство». Возили на элеватор в Исилькуль на глубоких бестарках. И из Полтавки, где большой урожай был, возили. Возле озера ночевали. С собой только по килограмму пшена нам дадут, сварим, а если еще и по килограмму хлеба дали, мы счастливые были.

«На таборе» жили в землянках с апреля до октября – и холод, и комары, и работа от зари до зари. Две бригады было – девчонки и мальчишки поврозь. А мыться отпускали в субботу к вечеру. Домой прибежим, в баню сходим, охота же еще и погулять. Однажды сестра моей подружки стала дружить с парнишкой намного ее моложе. Нам интересно послушать, о чем они говорят. Знаем, по какой дорожке они пошли, в палисаднике под кустами присели – будут назад идти, услышим. Просыпаемся, уже солнышко огромное. Подскочила я: «Надя, мы проспали!» Домой прибежали, платьишки переодели – и бегом на табор за 5-6 километров. И от конюха, и от бригадира тогда досталось…

А зимой на санях, запряженных быками, ездили на нефтебазу за горючим. Обозом по 4-6 подвод. Закатываем бочки на сани, как муравьи. А дороги тогда не чистили, с сугроба да в ямину, вот бочка и отвязалась, скатилась, и опять пыхтим, закатываем ее. На сани сами не садимся, чтоб быки не устали, рядом идем. Часа в два ночи домой вернемся, выпряжем быков, положим им корм – они за нами закреплены были, и мы за ними ухаживали, как сейчас за детьми. Поить сразу нельзя, иначе опой может быть. Болячки, натертости от хомута солидолом смажем. Домой пришли, чуть дух перевели и опять соскакиваешь – надо поить. В деревне ветродвигатель был, но потом поломался, и мы руками качали воду из шестигранного колодца, которого я очень боялась. Накачаешь бадьей в колоду воды, быки напились, загоняешь их в конюшню. И тогда только спать ложишься.

А как волки одолевали! Когда горючим запаслись, нас на подвоз корма для скота ставят. В поле копну не успеешь взять, а волки уже тут, аж кожа на голове поднимается от страха. Раз ветер, буран сильный был. Подружка на возу едет, она принимала сено, а я снизу подавала. Едем, я на передок встала, отвернулась в сторону, чтобы ветер лицо не жег. Вдруг быки остановились, фырчат. Я как глянула, волк прямо под носом у них сидит и облизывается. Как мы начали орать. Я кричу: «Шура, вилы мне поставь!» Она вилы в воз сбоку воткнула, я по ним вскарабкалась. Тут лесник с председателем подъезжают: «Что, девчата, волк был?» «Был! Вот только что!!!». И они на одноконке с ружьем погнались в лесочек за этим волком. А мы дальше поехали.

Я читать любила. У кого газетку или какой обрывок увижу – выпрошу почитать. И в кино сходим, в своей компании обсуждаем, а остальные посмотрели и ушли, никакого мнения не имеют…

В 15 лет меня уже в трудармию взяли. У нас из Кудряевки и стариков, и ребят брали, не глядя на национальность. Моя девичья фамилия Кондакова, сейчас и спортсмен, и журналист известные с такой фамилией есть, и космонавтка. Те, кто первыми по списку в трудармию попали, работали на заводах, фабриках. А нас последних подобрали – двух девчонок и мальчишку из Кудряевки и еще двоих мальчишек из Украинки отправили строить железную дорогу от Любино на Тюмень, уже ближе к северу.

Работали на огромном поле – ни лесочка, ни кусточка, чтобы по нужде сходить, друг дружку загораживали. Летом-то еще ничего, а зимой ломом, киркой долбим эту землю, загружаем в ящик, который лошадь везет к насыпи, гусеничный трактор ЧТЗ ее прикатывает, и следом уже кладут шпалы и рельсы. Над нами комендант была, требовала выполнения нормы. Работали такие подростки, как мы, и старики – кто косой, кто хромой, в армию негодный. Старики в трудармии многие погибли. Как гляну вокруг – Боже мой, сколько людей!

Жила на квартире. Косы у меня длинные были, голову вымоешь, они за ночь не просохнут, а шалешка суконная, идешь на работу в такую даль, а над головой иней с ладошку. Изорвались валенки – где какую тряпку найдешь, где соломой затыкаешь…

Год в трудармии провела. Закончилась война, мы познакомились с моим дедом, поженились в 1946 году, да так 66 лет под одной крышей и живем. Переехала к нему в Улендыкуль. Избенку себе, как ласточки, слепили. Муж соорудил такой пласторез, на быках напашет пласты, а я рублю их до нужного размера, чтобы хватило сил поднять. Сама избу помазала, как умела, и она у меня никогда не трескалась, перед побелкой ножом обдеру, и она опять ровная, как блин. В дом перешли, еще ни рам, ни дверей нет. Сестра из Омска привезла мне алюминиевое корыто дочку купать (Алле уже полгода было, а мы все у соседей деревянное корыто просили для купания), и вот этим корытом дверь загораживали, чтоб собаки не забегали.

Работала в колхозе, надо было выработать 340 трудодней за год, хоть и ребятишки на руках. С женщинами по очереди с детьми сидели, чтобы остальные на работу шли. А чуть подросли – с собой брала. В амбаре пшеницу травим, и они тут же бегают. Сейчас понимаю, что нельзя было им там, а девать некуда. Летом крыши амбаров надо мазать, но одна наверху работать не может, другая не может, а я все могла.

Мужа вообще дома никогда не было: выучился на механизатора в СПТУ, и как лето настает, «запрягается» и пашет, сеет, косит. А всю зиму в Маргенау на ремонте. Пешком придет, я ему соберу узелок, и все мужики признавали, что самый вкусный хлеб у Масальского – никто не учил, видела, как мама пекла, и сама до всего доходила.

Когда средний сынок народился, мне не оторваться, и мужа с работы не отпустили сена нашей корове накосить. Пришлось ее продать. На следующую зиму я пошла сама корову покупать. В Васютино мне не понравилась, пошла в Копчак – за Баррикадой был поселочек. А мороз, поземка. На мне была жакетешка плюшевая и большая дорожная шаль. Вижу, у коровы вымя замерзло, соски уже побелели – жалко. Я снимаю эту шаль, завязываю ей вымя и так привела домой…

По 15 соток семечек садили, денег-то нам не платили, вот я их продавала. А в Исилькуле одно время запретили торговать семечками, так я два мешочка пережариваю и в Омск везу продавать – быстро разбирали…

В 1958 году наш колхоз перевели на хозрасчет, тут уже деньги стали давать, полегче стало. Но ребятишки подросли. В Улендыкуле школа только четырехлетняя. Я малограмотная, дед такой же, и дети не выучатся? Нет, надо перебираться в Исилькуль. В 1961 году переехали, а через 4 года в Улендыкуле школу-десятилетку построили. Тут я уже жалела – от деревни трудно было отвыкать, корову жалко было продавать, сепаратор, а избенку свою как жалко!

В Исилькуле обошла много организаций – нигде рабочие не требуются. Пошла в школу техничкой. Муж в колхозе уволился, а в Исилькуле не успел устроиться, серьезно заболел – плеврит. И полтора года мы, пять душ, жили на мою зарплату в 30 рублей. С получки куплю коробочку рафинада, и никто из ребятишек без спроса не возьмет. Да еще экономим, чтобы мужу в больницу коляску колбасы унести.

А потом на мебельную фабрику меня взяли станочницей на шлифовку. И так я проработала 20 лет. Правда, гоняли: то одного мастера подмени, то другого, полгода в Городище пешком ходила на второй участок. Бригадиром назначили, в моем подчинении 6 человек. И без общественных нагрузок никогда не была – и председателем товарищеского суда, и председателем народного контроля, и председателем цехового комитета, и еще кем-то, всего уже не вспомнишь. Девчонки, женщины отработали восемь часов, зарплату получили, и им больше ничего не надо – даже если проходная закрыта, они под забором, но убегут с собрания. А мне интересна была жизнь мебельной, надо было все знать. На час-два позже с работы приду, да еще дома сижу с бумагами пурхаюсь.

Училась вместе с детьми. Уже когда они в старших классах были, мне трудно усвоить, а я делала вид, что знаю, подсказываю. Леня другой раз скажет: «Мам, да не так же!». А я ему: «Так, вот проверь». «Я проверил». «Ну, если проверил, пусть будет по-твоему».

И постирать, и приготовить, и два раза в год в доме побелить – все успевала. Я любила браться, где самая трудная, плохая работа, а мне надо ее победить. А теперь не успеваю, отстаю от жизни. Сейчас молодые физически столько не работают, но у них ум развит. Моей правнучке четырех лет нет, а другой семь, и они всю эту технику понимают – и телефоны, и компьютеры. А я-то не понимаю! Так и позавидуешь…

Богатства никогда у нас не было. Раньше было не на что покупать, а сейчас и могли бы что-то приобрести, да уже не к чему. Мне 10 сентября 85 лет исполнилось, деду 30 августа - 87. Лучше мы детям поможем, у них нужды выше головы. Нас тут обворовали, в гараж, в сарай залезли, все вытащили, одни дрова оставили. И деньги из дома вытащили – 49 тысяч, которые я на смерть себе и деду собирала. Очень жалко было. Но пережили. Может, у тех, кто украл, их уже и нету, а мы и крышу покрыли, и ворота новые сделали, сейчас огород хочу хорошим забором загородить. Все, что надо, еще наживем, коли живы будем…

Записала Светлана ТАРАСОВА.