23 АВГУСТА	2013 г.	ПЯТНИЦА, №34	(11069)

 Изучая судьбы переселенцев из центральной России, Украины и Белоруссии в Сибирь, каких только историй не узнаешь, каких характеров не встретишь. Ясно одно, что, в основном, это были люди смелые, трудолюбивые, честные, стремящиеся умом и трудом добиться благополучия для своих довольно больших семей.

Одному такому смельчаку мне и хотелось посвятить свой рассказ. Звали его Григорий Васильевич Ашуха. Такая необычная фамилия досталась ему от деда. Тот был участником русско-турецкой войны, занимал должность полкового музыканта, следовательно, вращался в среде просвещенных военных людей. Иногда начальство над ним подшучивало, называя ашугом, что значило по-турецки музыкант. И когда давали постоянные фамилии, на вопрос, как его записать, он ответил: «Я ашуг». Ну, а писарь записал, как понял, – Ашуха.

Война войной, но в дни затишья любовь дает вспышки. И дедушка нашего героя вернулся в свою деревню Уть, что стояла на одноименной реке в тридцати километрах от Гомеля, с женой турчанкой. Жили дружно, семья была многодетной, старшим ребенком в семье был сын Василий. У которого своим чередом в 1883 году родился сын Григорий, унаследовавший от родителей трудолюбие, интерес к грамоте и освоению разных профессий.

В возрасте 22 лет – в 1905 году, за год до начала Столыпинской реформы, Григорий Васильевич приехал в Сибирь. Остановился на разъезде Алонский. Работал у крестьян по найму на разных сельскохозяйственных работах. Платили по рублю в день, а если рабочий день длился до 12 часов – по полтора рубля. Деньги приличные – за три рубля по тем ценам можно было купить барана.

Григорию Васильевичу здесь понравилось. Ранней весной 1906 года он поехал в свою Уть за своей возлюбленной Христиной. Вернулись вдвоем, и началась семейная жизнь. Через год – в 1907 году у них родилась дочь, нареченная Юлией, и семья получила собственный земельный надел на участке села Васютино, основанного в 1905-м году. Семья увеличивалась, в 1911 году родилась дочь Евдокия, спустя два года – Елена, в 1917 году – Мария.

К двадцатым годам село Васютино было крупным, насчитывало около 300 дворохозяйств, и участки пашни были далековато. Да и пастбищ не хватало – в селе было много скота. Новая власть призывала ко всему новому, в том числе и к основанию новых поселений. Григорий Васильевич как энтузиаст, поддерживающий все новое, решил «отпочковаться» от Васютино поближе к своей пашне и организовал добровольцев на новое поселение, которому сам же дал название – Пробуждение. Так в 1922 году на картах Омского уезда появился новый поселок.

Сначала в нем было около десятка дворов, затем Пробуждение выросло вдвое. Уже на новом месте у четы Ашуха родилась пятая дочь Матрена. А когда в 1924 году родился сын Иван, а еще через два года – Яков, Григорий Васильевич воспрянул духом. Шутя часто говорил, что надо было давно уехать из Васютино – больше было бы сыновей.

Хозяйственные дела в семье шли довольно успешно. Девчонки все были хорошими наездниками, умели управляться с лошадьми и выполняли любые сельхозработы. Григорий Васильевич в первые же годы заложил небольшой фруктово-ягодный сад из тех культур, которыми располагал Исилькульский плодопитомник. А во дворе посадил липу, которую поливал, и она быстро превратилась в большое красивое дерево. Кроме того, Григорий Васильевич единственный не только в своем поселке, но и в районе, завел пчел. Любовь к этой отрасли хозяйства он унаследовал от отца еще с малолетства.

Еще не был организован колхоз, а Григорий Васильевич уже подобрал ему название - имени писателя Николая Островского. И население поговаривало, что председателем колхоза надо избрать именно Ашуху.

Но обстановка резко изменилась, когда наступил 1930-й год, а с ним – и энтузиазм раскулачивания. Нужно было в Пробуждении найти кулака. Сильно никто не выделялся, молотилки ни у кого не было, а Григория Васильевича подвели сад и пчелы. Поэтому жребий выпал на него.

Узнав точно, что его семья на днях подлежит выселению, он старшую дочь Юлию срочно отправил на Украину к знакомым, и даже, выправляя в сельсовете справку, немного изменил ей фамилию – на Ашухину, на случай, если будут искать. А с остальной семьей 2 марта 1930 года, навалив на сани-розвальни сена и мешок овса, заложив в оглобли мерина Бурку (он был покрепче кобылицы) и усадив на сани жену Христину с восьмилетней Матреной, шестилетним Иваном и четырехлетним Яшей, в сопровождении милиционера потюпачили в сторону Омска. Старшим дочерям пришлось бежать на своих ногах следом.

Бурку часто переводили на шаговый аллюр, и девчонки поочередно присаживались на сани. Были и небольшие остановки по деревням, дважды выпрашивались в квартиры и угощались кипятком, запивая чуть подстывший хлеб и сало. Поили Бурку, и снова в путь.

Проезжая Алонский, Григорий Васильевич показал девочкам свое первое в Сибири место жительства и подумал: «Здесь я был вольным человеком, а теперь проезжаю это место как заключенный, да еще вместе с детьми мал мала меньше, а за что?.. Умом не могу понять. Сопровождающий молчит, что ни спрошу – буркнет одно слово, да и то не разобрать».

Проехали станцию Лузино. Стало темнеть, похолодало к вечеру, хотя в марте день заметно стал длиннее. Между Лузино и Куломзино, на разъезде, подъехали к большому бараку. Сопровождающий сказал:

– Наконец приехали. – И пошел определять место для ночевки. Вернулся довольно быстро, велел лошадь ставить возле сараюхи, а самим размещаться в шестой квартире.

Вокруг барака стояло еще с десяток повозок, лошади, привязанные каждая к своим саням, жадно поедали сено.

Григорий Васильевич управился с лошадью и вошел в избу. Детвора грелась возле топящейся плиты поочередно. Христина резала на кусочки большой шмат сала и укладывала на сковородку, чтобы немного обжарить и начинать кормить детей.

– Сотню километров за день отмотали, – негромко сказал сопровождающий, – а еще от Омска до Тары триста и там по болотной дороге не меньше двухсот километров.

– А чем будем кормить лошадь? – спросил Григорий Васильевич.

– На предстоящих стоянках будут снабжать фуражом, очевидно, – ответил милиционер.

– По сто километров мы больше не будем делать. Хотя бы по 50 километров в день, и то не получится. За полмесяца добраться бы до места, замерзнем где-нибудь в дороге. Хлеба у нас дня на три хватит, сала – на неделю, больше кушать нечего.

Сопровождающий молчал. Хозяин квартиры стоял возле зажженной лампы и читал газету.

– Что пишут? – обратился к нему сопровождающий.

– Сегодняшняя газета «Правда», а в ней статья товарища Сталина «Головокружение от успехов», где он подвергает критике наши ошибки в коллективизации и вообще в отношении к крестьянству. Тем более такие ошибки, которые могут оттолкнуть крестьянство от линии партии, а это на руку только нашим врагам. Разве не дело он говорит, что кое-где идут на насилие и обобществляют даже кур, гусей и весь мелкий рогатый скот, а базы не построены, кормов нет.

Это очень верно пишет товарищ Сталин, – вмешался в разговор Григорий Васильевич. – Это примерно так же, как у нас. Я организовал в 1922 году новое поселение, везде был первый за выполнение директив партии. А колхоз еще не создан, когда в стране уже более 50 % хозяйств в колхозах. Так меня обвинили в том, что я сад посадил. А сколько плакатов печатается с призывами: размножайте фруктовые деревья и ягодники!

– Давайте вместе еще раз прочитаем, – сказал серьезно сопровождающий и, взяв газету, стал вслух читать, останавливаясь в отдельных местах на нарушениях и обсуждая их с мужчинами. Потом он обратился к хозяину квартиры:

– Вот везу человека и думаю, что это тоже делается нарушение. Ведь его хотели ставить председателем колхоза, и я уверен, через год-другой был бы заложен колхозный сад. Так придумали для него другую участь. Не выжить этим детям в тех условиях. А кому бы помешали его пчелы? Да он отдал бы их колхозу. Явно что-то не то мы делаем. Да он мог бы заложить основу пчеловодству в районе.

– Верно Вы говорите, – сказал хозяин квартиры. Надо как-то решить вопрос по-другому.

– Подумаем, – сказал сопровождающий. – Кормите детей и укладывайте спать. Хватит ли места всех нас разместить?.. – А сам вытащил пачку папирос и кивнул Григорию Васильевичу: – Пошли во двор покурим.

Григорий Васильевич, хотя табак не употреблял, но охотно поднялся, надеясь на откровенный разговор с глазу на глаз. Вышли во двор. Сопровождающий прикурил папиросу, затянулся пару раз покрепче и обратился к Григорию Васильевичу:

– Ну, как думаешь, что будем делать?

– Я думаю, нас надо отпускать домой, иначе мы вместе с Вами либо замерзнем где-нибудь в дороге, либо умрем с голода, а может, волки съедят. Детей простудим наверняка, лечить нечем и негде. Это будет трагедия моей большой невинной семьи.

– А как мне отбрехаться?

– Скажете, прочитав статью товарища Сталина, Вы решили не делать тех ошибок, о которых пишет вождь. На то он и вождь, чтобы ошибающихся поправлять.

– Не знаю, поймут ли?

– Поймут. Они же тоже будут изучать эту работу, – сказал Григорий Васильевич.

– А как же быть с другими обозами, что им сказать?

– О других обозах пусть решают их сопровождающие или обратятся в обком партии в связи со статьей т. Сталина. А Вы им ничего не говорите, если у Вас нет власти на всех.

– Утро вечера мудренее, – сказал сопровождающий. – Подумаю, может, утром посоветуемся со всеми здесь и решим. А Вам, Григорий Васильевич, желательно утром пораньше молчком рвануть в обратный путь. Я, конечно, рискую, но совесть меня мучить не будет. – И он пожал руку Григорию Васильевичу.

Утром, задолго до рассвета, Григорий Васильевич напоил Бурку, поставил ему ведро с опушкой овса, и еще затемно семья покинула неуютный ночлег. На обратном пути ехали немного быстрее. Бурка, как все поработавшие лошади, бежал, понимая, что дорога приведет к теплому домашнему стойлу, самостоятельно изредка переходил на шаг, но профыркавшись, снова начинал тюпачить. А хозяин часто оглядывался назад, побаивался, как бы не догнали.

Утро хотя было и морозное, но безветренное, назад убегали березовые колки, покрытые инеем, а в спину светило солнце и, кажется, грело большую семью, устремленную к домашнему очагу.

Вернулись домой еще засветло, но солнце уже скрылось за лесочком, который прикрывал деревеньку с севера и с запада. За два дня и ночь их дом был почти полностью разграблен: унесена постель, что поновее, из мебели остались две старых табуретки и стол, из одежды и обуви – старые полушубки и пара подшитых валенок. Двери оставлены раскрытыми, в комнатах холодно. Дрова, заготовленные на зиму, увезены полностью. Овец и птицы нет. Сено увезено, а скирд соломы стоял нетронутый. Корова и вторая лошадь стояли на своих местах и, увидев хозяев, лошадь призывно и жалобно заржала, а корова вторила ей долгим мычанием.

Григорий Васильевич поставил на место Бурку, взял уцелевшие вилы и быстро навалил в кормушку соломы. Затем вошел в дом, сказал Христине:

– Топить будем плетнями и заборами. – И скорее заспешил на выход, чтобы не встретиться с растерянным взглядом хозяйки оскверненного гнезда. Взял из саней топор и принялся за заготовку топлива.

Сухие дрова быстро разгорелись, в хате стало теплеть. К счастью, осталась в доме подвешенная керосиновая лампа, тускло освещавшая бедное жилище. Из продуктов осталось только то, что брали с собой в дорогу. Но помогла давняя Христинина привычка заготавливать сухари из хлеба, который считался уже несвежим. И у нее было заготовлено два мешка сухарей, которые она закопала в огороде под снегом перед отъездом. На санях для них все равно не было места.

На второй день после приезда она сказала мужу об этих сухарях и показала место, где они лежат. Он копнул два-три раза лопатой снег, и мешки обнажились. Настроение у Григория Васильевича поднялось.

– Дорогая ты моя Христиночка, – сказал он, – не могла ты закопать бочку с салом или полтуши свинины, было бы совсем хорошо. Я бы не додумался до этого, ибо мысли о возвращении не было. Будем, Христина, выживать, благо пчелы в омшанике остались нетронутыми, потому что никто не знает, как с ними обращаться.

Грабители больше во дворе не появлялись. Но и то, что растащили, никто назад не вернул. А летом желающие полакомиться малиной внаглую заходили во двор и объедали кусты. На предложение Григория Васильевича посадить малину в своих дворах, все отвечали примерно одинаково:

– На кой она мне? Вот у тебя поем, и хватит.

– А для детей?

– Дети вырастут, пусть себе садят.

Со временем семья потомков полкового Ашухи снова обжилась. Девочки все стремились учиться. Старшая Юля закончила учительский институт в Воркуте, поработав несколько лет на Севере, вернулась в Исилькуль и до выхода на пенсию работала в одной из городских школ. Евдокия закончила Исилькульское педагогическое училище, здесь же и работала. Мария, выйдя из Омского сельхозинститута с дипломом агронома, была одной из тех, кто закладывал Исилькульский горсад. Елена училась в Омском пединституте на математическом факультете, но вынуждена была бросить учебу в 1944 году, чтобы ухаживать за парализованной матерью, которая занемогла, узнав о гибели на фронте 20-летнего сына Ивана. После смерти матери Елена закончила Омское педучилище и всю жизнь проработала на педагогическом поприще сначала в Первотаровке, затем в Исилькуле. Младшая дочь Матрена закончила Омский медицинский институт, работала в Исилькуле, Гаграх, Москве. Сын Яков, отучившись в машиностроительном институте, всю жизнь работал на заводах города Омска.

Григорий Васильевич после смерти Христины в 1950 году переехал в Исилькуль к дочерям и занимался пчеловодством. Автор этих строк был лично с ним знаком. Это был добрейшей души человек, трудолюбивый, бескорыстный, всегда готовый помочь другому. Он с благодарностью вспоминал человека, который при раскулачивании не побоялся отпустить их семью домой, часто поднимал тост за своего спасителя. И очень сожалел, что не запомнил ни имени его, ни фамилии. Детям наказывал: чтите его наравне с нами, родителями, ибо спас он нас от верной гибели. А страна потеряла бы одного танкиста – защитника Родины и шестерых специалистов народного хозяйства, образования и медицины.

Умер Григорий Васильевич летом 1960 года в возрасте 77-ми лет в Сарахановском лесу в шалаше, куда он выехал со своей пасекой. Это всего в 3-4 километрах от основанной им деревушки Пробуждение, которая к тому времени уже исчезла ввиду зачисления ее в неперспективные.

В первой половине дня к нему заехал старший зоотехник областной конторы пчеловодства Дрыга Борис Яковлевич – бывший его ученик. Поговорили. Григорий Васильевич был сильно расстроен тем, что, днем раньше побывав на своем бывшем подворье в Пробуждении, он вместо прекрасной липы во дворе увидел пенек – ее спилили всего пару дней назад: лист на сучьях был еще зеленый, а ствол увезли на дрова.

Борис Яковлевич, обеспокоенный состоянием пасечника, быстро поехал в Баррикадскую участковую больницу за лекарствами. Вернувшись через час, он застал Григория Васильевича уже мертвым. Оставалось только сообщить родственникам. Умер Григорий Васильевич от инфаркта.

Дети Григория Васильевича на его могиле посадили липу, которая с годами превратилась в большое красивое дерево.