|
Мой папа, Гавриил Яковлевич Прокудин, 1908 года рождения, был призван на фронт в августе 1942 года, а вернулся, к счастью, цел и невредим, в октябре 1945-го. Был участником Сталинградской битвы, о чем мы знали благодаря его медали «За оборону Сталинграда».
Воевал на Курской дуге, что мы выяснили совсем недавно с помощью Интернета, так как красно-знаменная ордена Суворова и Богдана Хмельницкого 252-я стрелковая дивизия, с которой он прошел всю войну, носила имя Харьковско-Братиславской, то есть, хорошо проявила себя при освобождении Харькова – завершающей операции Курской битвы. Освобождал Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Чехословакию (папа произносил ее через «я» – «Чехословякия»). Об этом он немного рассказывал нам, ребятишкам. Но вообще вспоминать о войне не любил. А свои боевые награды отдал играть нашему младшему братику, родившемуся уже после войны.
Не только мы в тылу, но, наверное, и он, начавший войну рядовым красноармейцем и закончивший старшиной роты связи, вряд ли могли осознать всю важность и масштабность главных сражений второй мировой. Я и не буду пытаться это сделать, а расскажу о том, что мы сами пережили и что чувствовали в те времена.
Перед войной мы жили в небольшом поселке под Нижним Тагилом, куда родители приехали по вербовке. Папа работал бригадиром на стройке, а для мамы, как для многодетной, хоть и старались подобрать работу полегче, но из-за неграмотности она годилась только в чернорабочие, ведь даже банщице надо было знать количество тазов. Какое-то время она работала мойщицей посуды в столовой, потом утятницей на ферме.
Нас, ребятишек, было четверо: старшая Шура 1932 года рождения, следом я, потом, на три года моложе - Тоня, и братик Вася только родился. Вместе с нами жили бабушка и мамины сестры Люба и Настя.
Как объявили о начале войны, не помню, мне было всего 5 лет. Помню, как провожали папу. Весь наш женский взвод ревел так, будто мы его хоронили. Потом все помаленьку успокоились, только я продолжала плакать целыми днями. И в какой-то момент у меня пропало зрение, а по ночам мне казалось, что папа, почему-то без нижней части туловища, стоит в углу. Я вскидывалась, кричала: «Папочка, папочка!» Мама возила меня в больницу, а когда не помогло – к бабке-знахарке, и зрение вернулось, видения пропали.
После папиного отъезда мама с бабушкой решили, что надо перебраться на родину, в село Гвардейцы Куйбышевской области, где у нас остался пустой дом. «Если и умрем с голоду, так хоть в родной земле похоронят», – был их главный аргумент.
Приехали мы под зиму. Дров на растопку мама с Настей на саночках навозили из леса, что был километрах в трех-четырех от села. А основным топливом были кизяки, которые мы всей семьей лепили из навоза, привезенного с фермы, вмешивая в него солому, формируя на деревянном станочке ровные кубики и высушивая их на солнце. Ни запасов картошки, никакой животинки у нас не было. Папа почти в каждом письме с фронта писал маме: «Наташа, береги детей, ничего для них не жалей». Да вот беда – жалеть особо было нечего. Все более-менее приличные вещи, что хранились в сундуке, мама отвезла на рынок в Оренбург – когда в тамбуре, когда на подножке, а когда и на крыше поезда везла назад выменянные пудовые мешки с зерном или мукой. Даже утюг сменяли на еду. Единственное, с чем мама не решилась расстаться, – швейная машинка, на которой она обшивала всех нас и иногда выполняла заказы односельчанок.
Маленький братик умер 11-месячным. Мы, дождавшись весны, съели вокруг дома всю лебеду, крапиву, собирали сухие шары перекати-поля, перетирали их в муку и пекли лепешки. Бабушка даже ходила побираться по соседним селам, хоть все мы этого стыдились.
Мама работала в колхозе. Когда на ферме начался растел, ее поставили телятницей. Домой принести молока она не могла, но мы прибегали днем к ней на ферму и нам разрешали там пить молоко.
Дом у нас был довольно просторный, и к нам подселили эвакуированную из Ленинграда семью – тетю Шуру Полубелову с двумя дочерьми нашего возраста и маленьким сыном, который тоже вскоре умер. Муж у тети Шуры был летчиком. Несколько раз он пролетал над Гвардейцами, делал круг над селом и сбрасывал на посадочную полоску у мельницы свои письма. Потом он погиб. И мне врезалось в память, что, когда объявили о Победе и все неистово радовались, тетя Шура билась в рыданиях и рвала на себе волосы.
Папины письма с фронта, как правило, были бодрыми, писал, что у него все хорошо – здоров, питается нормально, обмундирование справное. Хотя сразу же он попал на Донской фронт, под Сталинград. Однажды рассказал, что лошадь, на которой он ехал в повозке, убило взрывом, его засыпало землей, на какое-то время он оглох. Но контузия оказалась легкой, и у него опять все в порядке.
Уже в конце декабря 1942 года за «содержание в образцовом состоянии имущества связи и конского состава» (так сказано в наградных документах, выложенных архивом Минобороны на сайте «Подвиг народа») папу наградили медалью «За боевые заслуги». После этого в наших ежевечерних молитвах на коленях перед большой иконой Божьей Матери мы вслед за мамой повторяли: «Медали… Пусть бы их и не дали, лишь бы сам живой пришел».
Был случай, когда снаряд попал в землянку, в которой находились папа и его сослуживец. Товарищ сразу погиб, а папа остался цел. Тогда он написал нам: «Видно, это ваши молитвы меня сберегают». Наверняка, было немало и других очень опасных моментов, о которых он не писал. Ведь даже в скупых строках представления на медаль «За отвагу» в январе 1943-го сказано: «…под сильным минометным огнем противника лично семь раз выходил на исправление поврежденной линии. Устранил тринадцать, чем обеспечил в дни боев бесперебойную связь СКП и 3-м батальонам». Но когда вернулся с войны, больше молиться нам папа не велел.
С лета 1943-го жить нам стало полегче, уже пошли свои овощи, зерно, которые мы вручную выращивали на огороде в 30 соток – по полоске ржи, конопли, пшеницы, проса. Мама сварит чугунок картошки, поставит чашку капусты, подлив в нее воду и чуть сдобрив растительным маслом, мы всей гурьбой все это быстро сметем и поднимаемся со словами: «Спасибо, мам, не наелись!» Мама со слезами приговаривает: «Детоньки мои, да что же я за мать такая, что даже накормить вас не могу», и опять начинает варить картошку. А вскоре за хорошую работу на ферме ей дали телочку, когда та выросла, мы и вовсе разжились молоком.
Помню, как вязали сотни носков и варежек для фронта. Мы с сестрами резинку и пятку вывязывать еще не умели, это делала бабушка, а обычное чулочное полотно – мы. Вязали, сидя на печке, освещаемые слепушком – бутылкой с керосином, в который опускали жгутик ваты. Там же, на печке потом делали уроки, положив на колени чемодан, разложив газету, используемую вместо тетрадей, и обмакивая перо в чернила, которые мы изготавливали из сажи, достав ее поглубже из трубы, чтоб была почернее.
Утром 9 мая 1945 года мы шли в школу, и вдруг нам навстречу бегут другие ученики и кричат: «Победа! Победа!». Мы развернулись и помчались с этой вестью домой. Целый день репродуктор у конторы передавал это долгожданное сообщение, а мы смеялись и плакали от радости.
Незадолго до своего возвращения с фронта папа прислал нам посылку – им разрешили отправить домой трофеи. В посылке оказались отрезы материи такой красоты, что нам и присниться не могли. Мы восхищались, планировали: вот из этого Шуре платье пошьем, из этого – Верочке. Еще там был атласный халат до пола, который мы определили маме. Но в таких длинных тогда не ходили, мама отрезала подол, и его как раз хватило на платье для младшей Тони. Однако, когда папа вернулся, решил по-другому: и отрезы, все до кусочка, и халат мы продали и купили на них овец. Тоня, отличавшаяся острым язычком, потом, уже взрослой, подтрунивала над нами: «Мне-то хоть подол от трофеев достался…»
Когда стало известно, что папа едет домой, в колхозе маме выделили коня встретить его со станции. Мы в огороде натопили баню, ждали, ждали, а их все нет. Оказалось, что они всю дорогу шли пешком, потому что колхозная коняшка с трудом переставляла ноги и везти никого не могла. Папа возмущался: «Ох и конь! У нас на фронте такого давно бы пристрелили».
Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о войне. Сегодня-то мы знаем о ней намного больше, чем тогда – и причины, и хронологию важнейших операций, и количество задействованной военной техники и живой силы, и масштабы потерь. Но для меня все равно главными событиями войны останутся проводы папы, томительное ожидание писем от него, постоянное ощущение голода и невыразимая радость Победы.
В.Г. Авдеева, ветеран труда. |
